Фильм Брюно Дюмона «Вне Сатаны» (2011) – это шедевр. Такое ожидалось. И, как предполагалось, это шедевр, разрушающий наши представления о выдающихся кинолентах, избавляющий нас от подобных представлений. Уж слишком необычный взгляд на то, каким образом должно развиваться экранное взаимодействие эстетического и этического, предлагает французский режиссер.

Подспудно вовлекаясь в перипетии упомянутого взаимодействия, зритель оказывается один на один со зрелищем столь необычным, что происходящее на экране уместнее именовать антизрелищем – ведь оно лишено большинства привычных, общепринятых киношных подпорок. Впрочем, лучше говорить не об отрицании, а об избавлении. Даже благостном (несмотря на явно депрессивную направленность фильма) – в том смысле, в каком благостность присуща любому акту подлинного искусства.

Дюмон избавил немногочисленных персонажей от имен. Да и количество реплик, которыми они обмениваются, столь минимально, что указывает на уход от традиции двигать сюжет болтливостью и является приметой желания автора перераспределить акценты в сугубо нарративной приоритарности, т.е. отойти от доминирования повествования, действия.

Главного героя режиссер избавил от дома. Сельский бомж совершает все поступки (в том числе трансгрессивные – такие, как убийство, совокупление, изгнание бесов) с достаточной степенью отстраненности, чтобы в этом зазоре разглядеть отчаянный кризис человечности. Разумеется, фильм лишен артикулированных высказываний об издержках гуманности.

В сценах секса начисто отсутствуют завитушки эротического псевдожанра. А религиозные и мистические аллюзии, которых режиссер не пытается избежать, существуют в поле столь мощного экранного напряжения, что основанные на знаковых структурах интерпретационные интенции заранее обречены.

Конечно же, «Вне Сатаны» совершенно лишен интриги. Когда на первых минутах фильма происходит убийство, оно не то чтобы не становится событием ни с большой, ни с маленькой буквы, но и как действие в череде других рутинных действий минимально отыгрывается в сюжетном, эмоциональном и концептуальном планах.

Кстати, об убийстве. Многие интересные и актуальные режиссеры в последние 10–15 лет исследовали природу насилия. Пожалуй, Брюно Дюмон одним из первых избавил эту тему от дидактичности, прямолинейности, однозначности. Поняв, что любая декларативность, на каком бы уровне она ни творилась (от монтажных изысков до нравоучительных выводов), убивает истинность размышлений о нравственности. Тех, которые может осуществить кинорежиссер. Тех, которые являются его поступком.

Итак, что остается после перечисленных и не перечисленных категорий отсутствия в фильме «Вне Сатаны»? Остаются всевозможные крайне неудобные вопросы, которые зритель вынужден задавать себе. Даже если он этого не хочет. Даже если этого не осознает. При этом невероятно важно, в какой эстетической почве произрастает благостное семя нравственного дискомфорта.

Среди эстетических координат Брюно Дюмона одна из главнейших – его актеры. Он почти всегда работает с непрофессионалами. Они всегда некиногеничны. Лица дюмоновских исполнителей столь далеки от канонов красоты, столь обыденны, пластика их тел обретается в столь далекой от артистических законов органичности, что режиссер как бы заново создает свою экранную эстетику. В которой иначе работают композиция кадра, свет, манипуляции с приближением и отдалением, звуковой рисунок.

То, что принято относить к эстетике, в фильмах Дюмона является тотальным перекраиванием всех канонов экранной формы. При этом вычитать в таком перекраивании какие-либо жесты (в том числе революционные) решительно невозможно. При желании можно разве что разглядеть стремление режиссера очистить коды восприятия от фальши многочисленных клише, обнаружить и удержать в пресловутом пространстве между экраном и глазом зрителя чистоту воздействия, избавленную от спекулятивности структур передачи смыслов.

В результате зритель при просмотре картины «Вне Сатаны» имеет уникальный шанс соприкоснуться с сугубо этическим веществом, в которое превращаются эстетические опыты режиссера. Стоит отметить, что в этом фильме режиссер выходит к новым творческим вершинам – впервые (а это его шестой полнометражный фильм) у Дюмона наблюдается своеобразная хореографичность его антизрелища. Движения актеров и камеры, сопоставления с другими движениями, созерцательностями и эмоциональными взрывами, переносы визуального центра тяжести, стыки различных категорий действий, вычленение в пространстве топографичности и задействование ее в драматургических линиях – все это выстроено и ритмически организовано с невероятной легкостью и даже некоторой самоигральностью.

Мастерство режиссера заключается в том, что он сумел удержаться на тонкой грани и подчинить достигнутую парадоксальную легкость своему пониманию «нравственной эстетики». Результат – еще более мощное напряжение и еще большее ощущение подспудной катарсичности, которая не вырывается спасительным оргазмом (что было бы приближением к дидактичности), а продолжает бередить зрителя.

Кроме того, случилось очередное приближение к очевидно искомому Дюмоном такому пониманию визуального, в котором для усваивания картинки не требуется вербальное посредничество. Многие тревожащие вопросы фильма «Вне Сатаны» остаются без ответа, но иногда один лишь ракурс, удивительно точный и естественный, все объясняет практически невозможным и оттого завораживающим способом.

Во многом ради того, чтобы прочувствовать, как такие объяснения в принципе непереводимы в слова и как необъяснимые вещи порождают душевный отклик, и стоит посмотреть «Вне Сатаны». Но еще в большей степени – чтобы ощутить благостность дарованного актом искусства этического дискомфорта, пережить его как событие, приближающее нас к экзистенциальной осмысленности.

Дмитрий Ранцев