Мне нечем порадовать публику.

Всё определяется подспудным шевелением.

Всякий творческий импульс оказывается изначально вброшенным в некий лабиринт.

Лабиринт ментального проживания себя-в-творчестве. Вернее, лабиринт, который проецируется в это проживание.

Его характеристики: закрытый доступ для всякой рефлексии, испытываемой (в частности) как основа предымпульсной стадии; бесспорное влияние на интенциональные и постинтенциональные тактики, вернее, безоговорочное подчинение этих тактик конкретным для каждого случая изоморфным лабиринту (его состоянию в конкретный момент) рисункам заданностей; изменчивость лабиринта есть следствие разноуровневых спонтанностей; позиционирование лабиринта отрицает различие себя-в-творчестве и творчества-в-себе, вернее, снимает с этого различия сущностный пафос; структура лабиринта миметична, соотносимость с культурным и интеллектуальным (внешним) полем приоритетна, при этом континуум спонтанностей уничтожает всякую логику в использовании наработок (как внешнего, так и внутреннего толка); отсюда – хаотичность (возникновения и осуществления) маскировочных мероприятий, а главное – сенсуальная доверчивость к факту их необходимости; если представить место лабиринта вне моей личности, то есть вывести его в регистр внятного диалога, будет заметно несоответствие претензий на тотальность и слабой адаптируемости; поэтому, в каком-то (важном) смысле лабиринт – это еще и поле конфликта амбиций и возможностей, конфликта перманентного и неразрешимого.

Если, сталкиваясь с любым опытом моего высказывания, иметь лабиринт в виду, будет ясно, что по большому счету мне нечего сказать (даже, и тем более, когда (по сути – всегда) сказанное не совпадает с тем, что хотелось сказать).

Голос-0

Рафинированные уроды откупоривают поры на коже дискурса. Взрывной аромат пузырящейся пены. Синяя ересь семантики. Едкий дым герменевтики. Облако эйфорической заразы.

Две стороны одной банальности: либо объяснять неприятие себя (со стороны) непониманием, которое есть следствие того, что «я не такой, как все», либо желать быть понятым и радоваться всякому пониманию, но осознавать его как следствие собственной ординарности.

Но у нее есть и другая пара возможностей: быть не таким, как все, и при этом быть понятым; ощущать, что тебя не понимают, и одновременно ощущать, что ты ничем не отличаешься от других.

Метания вокруг этой банальности есть замкнутый круг.

Метания вокруг этой банальности коренятся в лабиринте.

Если уж лабиринт не подпускает рефлексии, попытки его контроля и волевых трансформаций тем более сомнительны.

Но рефлексия пробивается к замкнутым кругам, подобным описанному.

Здесь рождается тяга к трансгрессии. Или потугам на нее.

Выйти за пределы замкнутого круга. Движениями, которые вряд ли отыскиваемы в каталогах творческих инструментов. Трансгрессивными движениями.

Маленький имморальный затейник сидит внутри и с немладенческой немудростью забавляется неназываемыми субъектами опасного, тревожного, неведомого. Имя ему – трансгрессор.

Разбудить его или позволить ему разбудить себя? Нащупать возможности для разговора с ним? Выстроить отношения с ним по схемам властности?

Нужно ли всё это?

4 октября 2004 года