Для чего существуют банки? Примерно для того, чтобы их грабить?

Возможна ли поэзия? Какими преступными примерностями, приблизительностями, допущениями занимаются сочинители стихов?

Какого сорта ненормативность элиминируют эти занятия?

Когда стриптиз истины случается в запретных зонах, перспектива на которые открывается исключительно из предельной точки, не существующей как постижимость и только лишь и существующей как сверхданность, мир растягивается координатами четырех умирающих, и существуют в нем лишь четыре вербальных ангела: Зумир, Кумир, Чумир и Тумир.

«А знаешь, Бог скачет вечно.»

Если есть поэзия, то есть и всегдашнее После. Оно размягчает вещество, из которого сделаны слова, и размазывает его тонкой пленкой.

Пленка находится в динамике. Находится в движении. Пленка постоянно воздвигает себя как границу между субъектом и миром.

Можно делать вид, что этой пленки не существует.

Можно работать на ее территории, обуздывая динамику и перекраивая силовые линии.

Можно революционно протыкать пленку.

Или – фокусировать своё авторство по обе стороны пленки, цепляться за вспышки сути в невозможной одновременности пульсирующего бытования авторства, проникать в тело пленки и ускользать от собственных проникновений…

«И так попрощавшись со всеми он аккуратно сложил оружие и вынув из кармана висок выстрелил себе в голову.»

Поэт – существо хрупкое и виртуальное.

Поэт – существо безжалостное и опасно заземленное.

6 декабря 2004 года исполняется 100 лет со дня рождения Александра Введенского (1904 – 1941).

 

3 декабря 2004 года

 

***

Александр Введенский

 

Мне жалко что я не зверь,

бегающий по синей дорожке,

говорящий себе поверь,

а другому себе подожди немножко,

мы выйдем с собой погулять в лес

для рассмотрения ничтожных листьев.

Мне жалко что я не звезда,

бегающая по небосводу,

в поисках точного гнезда

она находит себя и пустую земную воду,

никто не слыхал чтобы звезда издавала скрип,

ее назначение ободрять собственным молчанием

                                                                            рыб.

Еще есть у меня претензия,

что я не ковер, не гортензия.

Мне жалко что я не крыша,

распадающаяся постепенно,

которую дождь размачивает,

у которой смерть не мгновенна.

Мне не нравится что я смертен,

мне жалко что я неточен.

Многим многим лучше, поверьте,

частица дня единица ночи.

Мне жалко что я не орел,

перелетающий вершины и вершины,

которому на ум взбрел

человек, наблюдающий аршины.

Мне жалко что я не орел,

перелетающий длинные вершины,

которому на ум взбрел

человек, наблюдающий аршины.

Мы сядем с тобою ветер

на этот камушек смерти.

Мне жалко что я не чаща,

мне не нравится что я не жалость.

Мне жалко что я не роща,

которая листьями вооружалась.

Мне трудно что я с минутами,

меня они страшно запутали.

Мне невероятно обидно

что меня по-настоящему видно.

Еще есть у меня претензия,

что я не ковер не гортензия.

Мне страшно что я двигаюсь

не так как жуки жуки,

как бабочки и коляски

и как жуки пауки.

Мне страшно что я двигаюсь

непохоже на червяка,

червяк прорывает в земле норы,

заводя с землей разговоры.

Земля где твои дела,

говорит ей холодный червяк,

а земля распоряжаясь покойниками,

может быть в ответ молчит,

она знает что всё не так.

Мне трудно что я с минутами,

они меня страшно запутали.

Мне страшно что я не трава трава,

мне страшно что я не свеча.

Мне страшно что я не свеча трава,

на это я отвечал,

и мигом качаются дерева.

Мне страшно что я при взгляде

на две одинаковые вещи

не замечаю что они различны,

что каждая живет однажды.

Мне страшно что я при взгляде

на две одинаковые вещи

не вижу что они усердно

стараются быть похожими.

Я вижу искаженный мир,

я слышу шепот заглушенных лир,

и тут за кончик буквы взяв,

я поднимаю слово шкаф,

теперь я ставлю шкаф на место,

он вещества крутое тесто.

Мне не нравится что я смертен,

мне жалко что я не точен,

многим многим лучше, поверьте,

частица дня единица ночи.

Еще есть у меня претензия,

что я не ковер, не гортензия.

Мы выйдем с собой погулять в лес

для рассмотрения ничтожных листьев,

мне жалко что на этих листьях

я не увижу незаметных слов

называющихся случай, называющихся

                 бессмертие, называющихся вид основ.

Мне жалко что я не орел,

перелетающий вершины и вершины,

которому на ум взбрел

человек, наблюдающий аршины.

Мне страшно что всё приходит в ветхость,

и я по сравнению с этим не редкость.

Мы сядем с тобою ветер

на этот камушек смерти.

Кругом как свеча возрастает трава,

и мигом качаются дерева.

Мне жалко что я не семя,

мне страшно что я не тучность.

Червяк ползет за всеми,

он несет однозвучность.

Мне страшно что я неизвестность,

мне жалко что я не огонь.

(1934)