Каталог статей

Дмитрий Ранцев: Твое самое первое впечатление после просмотра?

            Марина Сиунова: Была слегка ошарашена, что в России могут снять кино такого уровня.

Д.Р.: Один из упреков в отношении Звягинцева сводится к тому, что фильм во многом построен на потакании голливудскому ремесленничеству (речь в первую очередь идет о визуальной «гладкости», выстроенности). Дескать, вот одна из причина столь громкого успеха. Оппонентов, видимо, раздражает, что «Возвращению» при этом приписали связь с традицией Тарковского, который считается оплотом духовности русского кинематографа. В картине, действительно, ощутимо несколько иное свойство «киноткани», чем мы привыкли видеть в обращенных к серьезной проблематике работах, особенно российских. Но режиссер четко продемонстрировал свою «неголливудскость» хотя бы тем, как честно подаются кульминационные моменты, да и особым отношением к рассказываемой истории, создав атмосферу недоговоренностей. Главное же – Звягинцев, по-моему, работает с позиций того, что Художник плохо вписывается в национальную систему, так сказать, цеховых ценностей. Попутно разбираясь с пагубным стереотипом сермяжно-русского творческого подхода – пренебрежением формальными моментами ради высоких задач. При этом не подвергается сомнению, что он делает русское кино.

М.С.: Не согласна, что упреки адресованы визуальному ряду – как раз большинство критиков, которых мне довелось читать, отмечают профессиональную работу Звягинцева с формой.

Д.Р.: Вот-вот, я слышал именно такую претензию: слишком профессионально, следовательно – по-голливудски.

М.С.: Чаще упрекают, в частности, в России, скорее за содержание – фильм называют «виртуозно снятой иллюстрацией прописных истин» («Афиша»), высказывают недовольство многозначительностью картины, тем, что режиссер сознательно уходит от конкретики. По-моему, не слишком горячий прием в России обусловлен как раз тем, что русским «Возвращение» показалось таким экспортным, фестивальным вариантом российского кино, и дело здесь вовсе не в голливудской гладкости стиля, насколько я знаю, голливудское кино в России принимают как раз на ура. А вот расчет на Европу, на универсальные ценности мог и не понравиться. Но на мой взгляд в этом как раз стоит искать плюсы фильма: Звягинцева как человека со стороны не интересовали ни внутрицеховые разборки, ни поиски национальной идентичности, в которых погрязли русские кинематографисты. Именно поэтому он сумел создать самодостаточное и интересное высказывание. А снят фильм действительно очень профессионально: именно на уровне формы чувствуется свобода обращения с материалом, которой владеют только большие художники.

Д.Р.: Кстати, о Тарковском. Влияние скорей не кричащее, а фоновое, но фон несомненный. Но, хоть тут распознаваемы отсылки как к основным картинам Тарковского (к «Солярису», «Зеркалу», «Сталкеру», «Жертвоприношению»), так и к его эстетике в целом, это всё же, в отличие от смурной и безыдейной «тарковщины» перестроечного кино, следует считать серьезным переосмыслением. В качестве доказательства можно взять ту же знаменитую воду, которой много у Звягинцева. Движение воды у Тарковского – все эти завихрения, стекания, обволакивания, проступания – напоминает о времени. Звягинцев же акцентирует статику воды. Вода в «Возвращении» видится образом бытийной основы, она не уносит, а принимает, преломляя критические точки существования. Поэтому и религиозность здесь несколько иного толка, в ней сильны восточные мотивы.

М.С.: Я согласна, что влияние эстетики Тарковского здесь фоновое. И что отсылки к Тарковскому, и эстетические (увлечение пейзажными съемками, стремление соотнести состояние героев со стихиями), и тематические (тема взросления, самоопределения по отношению к традиции, к родителям), присутствуют в фильме скорее на уровне интертекстуального диалога, а не в виде прямого влияния, благодаря которому Звягинцева можно было отнести к преемникам или ученикам Тарковского. Сравнение с Тарковским, насколько я знаю, возникло впервые из-за контекстных совпадений: оба получили главные премии в Венеции за фильмы, схожие по тематике. А роднит этих режиссеров, как мне кажется, интенсивное переживание религиозной (христианской) проблематики, возможности/невозможности верить в Бога или бунтовать против него. И именно на этом поле возникает диалог. Если же говорить о воде, то у Тарковского она, на мой взгляд, как раз и была прообразом вневременной, безличной бытийной основы, а у Звягинцева  вода становится способом нагнетать напряжение, это стихия, с которой связаны зрительские ожидания чего-то зловещего (что задается первыми кадрами затонувшей лодки и не отпускает на протяжении фильма: головокружительная высота в эпизоде прыжков с вышки, жуткий ливень, под который отец и сыновья попадают в критические моменты).

Д.Р.: Конечно, Тарковский давал вкус бытия, но, на мой взгляд, различал в нем темпоральное величие (недаром его долгие планы так часто раздражают неподготовленных зрителей), а вода служила одним из образных эквивалентов такого величия. Христианство же увязывает переживание Бога со временем – как отзовутся в будущем твои дела? Вычитанная мной статика воды Звягинцева отстраняет бытийную проблематику от вектора времени (и от христианства как религиозной исключительности). Что, разумеется, не мешает при помощи той же воды в околожанровом регистре создавать линии зрительского напряжения. Дело в том, что Звягинцев, в отличие от Тарковского, работает после постмодернистских революций в кино, ему легче избегать противоречий «высокого» и «низкого».

М.С.: Мне бы не хотелось спорить о проблематике воды и увязывать это с религиозным подтекстом. Действительно, домысливать можно сколько угодно, имея ввиду, конечно, различие эстетик двух режиссеров.

Д.Р.: Как показывает даже наша беседа, вокруг «Возвращения» образовалось эдакое облако интерпретативной многоплановости. На разных уровнях (от нравственных итогов до жанровых определений), вплоть до того, что его вписали в рамки философской притчи. С чем я не согласен. Кино способно поднимать философские вопросы, но форма притчи весьма частна и грешит условностями некинематографического толка. Звягинцев же кинематографичен и очень конкретен в обращении с визуальным материалом. Если в «Возвращении» и можно отыскать элементы притчи, то как тему для медитации, а не смысл формальной направленности. Пример с ярлыком притчи, как мне кажется, показателен: по какому-то счету фильм ускользает от внятного понимания. То есть множественность трактовок ставит вопрос – так ли важно, о чем этот фильм? Можно, конечно, говорить о мере человеческой ответственности в пространстве законов бытия, о многозначности Пути… Но это как-то общо. Однако, стоит ли уточнять? Не важней ли необлекаемое в слова воздействие картины на некие пружины души?

М.С.: На мой взгляд, условностей разного толка в «Возвращении» предостаточно, чтобы фильм можно было считать притчей. То есть тут сознательный уход от конкретики (фабульной), что по мысли режиссера должно приблизить нас к пониманию универсального характера истории и отказу от императива бытовых мотиваций. Поэтому мы не получаем никаких ответов на многие возникающие вопросы: откуда взялся отец, почему ушел из семьи, где был все эти годы, почему решил вернуться, почему чувствует себя вправе воспитывать детей, которых когда-то бросил. А финальные кадры с семейной фотографией (с которой отец исчез) и вовсе подвешивают смысл фильма: а был ли отец на самом деле? Поэтому, думаю, искать какую-то единственную верную трактовку здесь бесполезно, так как обосновать ее невозможно: каждый видит, что хочет. Для меня, например, было очевидным, что здесь присутствует религиозный пласт (на это указывают и многие христианские символы). Но опять же, я могу только догадываться о том, какие выводы стоит делать из фильма: надо ли смиряться с несправедливостями, которые посылает нам Бог, или честнее восстать против него? Но здорово, что при всех этих неясностях фильм не перестает эмоционально воздействовать: можно вообще не давать никаких трактовок, а не сопереживать не получается!

Д.Р.: Если считать существенным расширение религиозного пласта «Возвращения» в сторону Востока и вообще нехристианских практик (можно подключиться к этому расширению через мотив лодки, связывающий с «Мертвецом» Джармуша и с иным подходом к смерти), то, возможно, указанный тобой виртуальный конфликт выводов об отношениях с Богом примиряется?

М.С.: Мотив лодки и рыбалки и с христианством можно связать: среди апостолов были рыбаки, Иисус совершал чудеса с рыбой. Я не то, чтобы против вычитывания восточных аспектов, просто мне они не показались явными и существенными.

Д.Р.: Скрытой причиной претензий к фильму я бы назвал одно якобы несоответствие, которое многих ставит в тупик. Предполагаемая и признаваемая глубина должна ведь преподноситься на блюдечке усложненного, «не для всех», повествования! У Звягинцева же никакой заумной громоздкости и интеллектуальных выкрутасов, что для арт-хаусного дебюта почти невероятно. Мне кажется, подлинная высота режиссерского мастерства здесь проявляется, в частности, в том, что состоялось очень сильное и ёмкое высказывание при простоте экранного действа. Причем простота эта обманчива. Можно сказать, что она равняется зрелищности (и это большой плюс в сугубо киношном смысле), но отнюдь не способствует примитивизации. Видно, что отсутствовало стремление «сгладить углы», специально снять так, чтобы всем было приятно. Значит, для Звягинцева такой способ кинематографического высказывания органичен, что вселяет надежду на солидный уровень его профессионализма.

М.С.: Мне не кажется, что зрелищность здесь автоматически является синонимом простоты (даже обманчивой). Зачем же тогда режиссер так постарался насытить фильм сюжетными рифмами, христианскими аллюзиями, цитатами и отсылками к творчеству не самых народных режиссеров (может, здесь и проявились в какой-то мере амбиции дебютанта)? Все это, казалось бы, предполагает определенный культурный уровень, необходимый для восприятия фильма. «Возвращение» же смотрится на разных уровнях: символы, цитаты, религиозная проблематика могут привлечь интеллектуалов, а неискушенный зритель посмотрит фильм благодаря саспенсу, который возникает с первых кадров и не отпускает до конца. Этим искусством нагнетать напряжение Звягинцев владеет мастерски. А насчет своего следующего фильма сам режиссер высказывал большие опасения: планку, заданную в дебюте, не опустить будет очень трудно. Но в любом случае посмотреть второй фильм Звягинцева мне будет интересно.

Д.Р.: Уверен, что интересно будет многим.