Приветствую Вас Гость!
Меню сайта
Категории раздела
| РАЗБОРЫ [58] |
| РЕЦЕНЗИИ [116] |
| САНТАЛОГИЯ [11] |
| СЦЕНАРНОЕ [4] |
| ДЕКЛАРАНЦЕВ [6] |
Мой Блог
Поиск
Каталог статей
| Главная » Статьи » РЕЦЕНЗИИ |
Эта сладкая, сладкая, сладкая, сладкая жизнь
| Фильм Паоло Соррентино «Великая красота» (2013) – это визионерская
медитация о жизни современной итальянской богемы, горестное рассуждение о
затянувшемся творческом кризисе, ода «одиночеству в толпе»,
амбивалентное высмеивание этических устоев обаятельной буржуазии,
барочная фреска, воспевающая Вечный город... Но главное то, что работа итальянского режиссера – это фильм о тонкой и хрупкой связи между созерцательностью как неподдающимся атомизации актом и непостижимой сутью бытия. «Великая красота» начинается с того, что писатель Джеп Гамбарделла бурно отмечает свое 65-летие. В дальнейшем на протяжении фильма он занят разным – берет интервью, беседует с редакторшей, наблюдает за монашками, встречается с друзьями и знакомыми, проводит ночи в увеселительных заведениях, словом – вовсю прожигает жизнь. Его окружают интересные женщины, он может случайно на улице столкнуться с Фанни Ардан, вступить в спор с кардиналом, помешанном на рецептах, стать свидетелем того, как балкон заполнили фламинго или 104-летняя святая предается нищете. Джеп знает толк в вине, еде и всех удовольствиях жизни. Калейдоскоп ярких сцен и запоминающихся образов, представленный кинокартиной, образует грандиозное полотно, в котором нет четкой фабульной линии и выстроенной драматургической основы. Сюжет здесь заменяется точной передачей состояний. Причем это такие состояния, которые практически невозможно описать, но которые поражают своей сопричастностью глубокому эмоциональному континууму гуманистического начала. Это сугубо кинематографические путешествие в закоулки коллективной души, трепетное прикосновение большой формы к миру интимного. Подобные моменты чистого, лишенного литературоцентричных структур кинематографа наблюдались у Феллини и Тарковского. Камертон для проникновения в состояния и для их филигранного отображения задается в первых эпизодах «Великой красоты». Здесь очерчивается пространство, в котором обычно должно разворачиваться действие. Фокус в том, что само пространство и является (в том числе) действием. Оно обозначается не просто через изысканные римские экстерьеры и интерьеры, данные в симметричных срезах и «золотом сечении», но в гармонии визуальных изяществ с ритмичным, плавным и даже хореографичным движением камеры, с мозаичностью событий, а также с божественной музыкой Арво Пярта, что позволяет прочтение состояний возвысить над пленом означающих и означаемых. В качестве иллюстрации невербализуемости можно сказать несколько полемических слов об одной из самых распространенных дефиниций ленты Соррентино. Принято говорить, что «Великая красота» – это сатира. Но если и так, то здесь имеет место смех, приправленный изрядной порцией нелживой сентиментальности. Высшего накала дискурс ироничности достигает в двух эпизодах. Это присутствие Джепа на монопостановке современной артистки-перформансистки и дальнейшая попытка взять у нее интервью и вечеринка с 10-летней девочкой, которая, истерически всхлипывая, измазывает краской огромный холст. В обоих случаях Джеп как будто бы беспощаден. Перформансистку он доводит до негодования тем, что та не в силах объяснить ключевое понятие своего творчества – «вибрация». Про плачущую девочку он жестко говорит: «Но она зарабатывает миллионы». Однако тут превалирует не язвительная интонация, а интонация понимания глубины всевозможных вещей и явлений, данных во всем их разнообразии. А в случае с девочкой режиссерский взгляд не обходится и без сострадания. Полифония интонационной аранжировки (как частный случай режиссерского метода) вскрывает ущербность однозначности трактовок и переноса в слова смысла происходящего. Избыточно сладкая жизнь, показанная в фильме, оборачивается ненадежной оболочкой, прикрывающей бытийную пустоту. Что там? И есть ли там что-то кроме некоего нулевого уровня экзистенции? Уровня, в котором единственный роман внешне преуспевающего литератора Джепа написан 40 лет назад, а он сам, достаточно робко изъявляя желание взяться за новую книгу, преследуем идеей молчания. (В скобках стоит заметить, что такой вроде бы не акцентированный, но важный идейный нюанс, указывающий на кризис высказывания как глобальную проблему культуры, отсылает и к Бергману.) Но именно этот нулевой уровень позволяет автору и герою фильма (понятно, что фигура Джепа Гамбарделлы если и не является альтер эго режиссера, то берет на себя значительную долю ответственности за основное высказывание картины) воспринимать непростое и конфликтное во многих основополагающих аспектах существование в созерцательном ключе. Смотреть, видеть, запечатлевать... Даже участвуя, сохранять позицию отстраненности, без надменности, но с чуткой готовностью уловить ту самую вибрацию, о которой не сумела рассказать перформансистка, настроиться на волну, при этом, растворяясь в волнах, оставаться собой, что бы это ни значило и в какие бы бездны безнадежности ни погружало. Предпринятая в фильме попытка визионерского постижения онтологических связей окружающей действительности – не важно, удачная или нет – уже в интенциональном смысле предъявляет грандиозный потенциал радости. Той радости, которую может даровать исключительно киноискусство – вуайеристское безумие, усилиями таких, как Соррентино, из аттракциона превращающееся в важную составляющую духовной и интеллектуальной работы человека смотрящего. Что важно, именно созерцательность нивелирует разнозаряженные вехи событийности. Так что подлинное, насущное, воистину главное, что примиряет сиюминутное и бесконечное, может открыться в воспоминаниях (недаром персонажи фильма время от времени упоминают Пруста), в утреннем разговоре со стареющей стриптизершей, в бунтарском и бессмысленном жесте обличения, в том, как подарившая первый сексуальный опыт девушка обнажает свою грудь, во взгляде на потолок, где плещется море, в слезах по умершей вчера любовнице, которую не видел десятки лет... В итоге – и это самый впечатляющий вывод картины Соррентино – становится возможным трагичное и благостное обнаружение за выхолощенностью всего сущего (в различных контекстах цивилизации, величаво переживающей декадентскую совокупность всевозможных «пост-») истинной природы вещей. Собственно, такие благостность и трагичность, согласно Соррентино, и есть единственно по-настоящему возможная и потому великая красота. | |
| Просмотров: 748 | Рейтинг: 5.0/1 |
| Всего комментариев: 0 | |