Каталог статей

Как уже сказано, это – главная идея первой половины фильма, осуществленная через предельно заданную ритмическую структуру. После срочного вызова Джованни к пациенту в структуре начинают происходить изменения. В первый и единственный раз появляется параллельный монтаж: последовательными кусками дается происходящее одновременно в жизни четырех членов семьи. Джованни в автомобиле направляется к пациенту/ Жена Паула покупает на рынке продукты/ Сын Андреа надевает акваланг/ Дочь Ирэна едет на мотоцикле на баскетбольную тренировку. Поскольку в предшествующем ощущении счастья была неявная, но мощная подоплека гармонии семейной неразъединенности, хрестоматийно драматический градус параллельного монтажа здесь добавочно повышается чувством оторванности, несознаваемой еще растерянности, присущей экзистенциальному одиночеству.

После этого само событие – гибель Андреа – уже можно не показывать. Оно экранно свершается в реакциях оставшихся втроем героя, его жены и дочери. Показывает Моретти, как ломается ритм жизни, в какую атональную судорогу съезжают попытки Джованни вернуть утраченный контакт с той действительностью, в которой проблемы были решаемы, а события – обратимы. Ежеутренная пробежка теряет легкость ритуального обретения жизни. Монтаж эпизодов сбивается с привычного и уже кажущегося логичным чередования.

Высшая экранная точка смерти как непоправимой помехи в созданном за полфильма мире дается в сцене, где близкие люди погибшего плачут втроем, обнявшись. Потрясающе искусно снят такой простой и человечный кадр: аффективное эмоциональное изживание показано как высокая красота трагичности. Но нужно жить дальше – об этой трудности и сделан фильм.

Отчаянное «как?» (очищенно инстинктивное у Паулы и путанно-рефлективное у Джованни) отзывается в истории того самого пациента, как бы из-за вызова к которому психотерапевт лишился сына. Пациент имел проблему суицидальной настроенности. Роковой вызов случился из-за того, что он узнал о результатах своего онкологического анализа. Но что происходит дальше? Пока был здоров, он думал только о смерти. Узнав о раке, обрел цель – жить (поэтому, кстати, в конце концов отказывается от услуг Джованни). Выясняется, что истинный вкус жизни определяется смертью. И тут уже смерть вырисовывается как категория общефилософская, не привязанная к конкретике персональных испытаний, но взыскующая целительного понимания через эту конкретику.

Такое понимание в таком фильме не могло бы быть прямолинейным. Поэтому Джованни, человек, привыкший управлять волей пациентов посредством профессионально обоснованных умозаключений, встает на ложный путь. Даже профессия психотерапевта – всего лишь профессия, а не экзистенциальный опыт, который должен быть максимально персонифицированным и столь же самоотреченным. Джованни постоянно прокручивает несостоявшееся воспоминание – ту пробежку с сыном, которая могла бы состояться, не вызови его пациент. Но ошибку этим не исправишь – потому, что ошибкой является не разлучение с сыном в тот момент, а попытка исправления свершившегося повторяющимся возвратом в «если бы». Поэтому Паула, меньше думающая и больше понимающая, обвиняет Джованни в эгоизме – он не в силах говорить о сыне в том «сейчас», в котором следует налаживать связи с продолжающейся жизнью.

            В этом «сейчас» существует Ариана – девушка, с которой у Андреа был легкий летний роман, неизвестный родителям, и от которой пришло письмо после его смерти. Ее знакомство с Паулой и Джованни становится начальной точкой преодоления тупика. Даже не само знакомство, а то, что Ариана, беседуя с Джованни в комнате сына, не пафосна, не трагична, и, главное, – ее внизу поджидает друг, с которым она путешествует автостопом! Джованни, Паула, Ирэна в своем семейном автомобиле подбрасывают Ариану и ее друга до ближайшей заправки, затем – до большого шоссейного перекрестка. И, наконец, целую ночь везут их до французской границы. Эта дорога превращается в метафизическое путешествие-освобождение. В конце фильма актуализируется значение косвенностей как ключевой категории понимания – становится важной фигура приятеля подруги погибшего сына. Не сама по себе, а как способ продолжить жизнь, не отрицая всей ее полноты, не умерщвляя себя ложными воспоминаниями о невозможном, радуясь естественному поступательному движению цепочки событий в человеческих отношениях. Почти парадоксальное, с ходу необъяснимое рационально, но такое понятное и логичное в русле идентификации с внутренне меняющимся героем, пожелание Джованни Ариане и ее другу долгой совместной жизни, звучит как знак спасительного перерождения на новом витке экзистенциального опыта.