Каталог статей

1.

«Я нервничаю из-за того, что буду сниматься голой», – говорит «в камеру» на -надцатой минуте фильма пока не раздевшаяся непрофессиональная исполнительница главной роли. Еще через несколько минут в кадр попадает съемочная группа. Ага, «кино в кино», смекает было насмотренный зритель и ждет творческих заморочек, двойных рамок кинотекста, выстраивающих замысловатые конструкции восприятия, и прочих киношностей. Ложный ход!

Кинорефлексия, мало того, что визуально неотграничена от «внутреннего» сюжета (а потом и вовсе в нем растворяется), встраивается в один ряд с дешевыми фактурными эффектами (видеораскадровки, засветки и пр.) и титровыми вклейками. Такими, например, как «первая дырка», «вторая дырка», «третья дырка», обозначающими схематичное прохождение любовниками вагинального, орального и анального этапов сексуального знакомства. В том же игриво-амбивалентном ключе дается важнейший для понимания формальных затей титр «Третья или четвертая встреча». Что, трудно было сосчитать?

Дело в том, что описанное выше – моменты структурности (выискивать их можно бесконечно – и в том, как жена главного героя прописывает его в больные после безнадежной просьбы отхлестать по попке, и в неверии портье, что героине уже 20 лет). А отношения любовников развиваются вопреки структурностям всякого рода. В физиологическом удовольствии они ищут то, что придает сексу экзистенциальную полноту. Поэтому их садомазохистские упражнения нельзя считать энциклопедией садомазохизма. В своих поисках они приближаются к тому порогу, когда желание первично, о нем не нужно задумываться и, следовательно, структурировать его.

Поэтому на первых секундах звучит: «одержимость – суть фильма». Вот о чем кино. Лучше всего иллюстрирует замысел прогулка героев по парку. Когда уже сгорел дом, а с ним – и понятие дома в их жизни: они огорчены тем, что палки для взаимных избиений превратились в пепел. В парке эти двое видят не то, что все остальные – их оптика настроена по сопутствующей искомой полноте одержимости: каждая обрубленная ветка рассматривается как потенциальное орудие садомазохистских приключений.

Заканчивается фильм ничем. Герой вернулся к жене в Париж, через какое-то время встретился со своей полузабытой героиней, очутившейся здесь проездом. Еще раз проделал «это». Вернувшись домой, после вопроса жены, где он был, закадрово откомментировал: «и я начал лгать».

Имена героев – J и Y. Выпячивая эту и другие условности, режиссер предлагает зрителю отказаться от привычного сопереживания в общепринятых условных рамках. Мол, а давайте взглянем – как на самом деле? Вот голые тела любовников без грима и выгодного освещения. Купились? И неосознанно верим, что синяки и рубцы – настоящие? Это и есть ложь как следствие понимания автором того, что обнажение условности не может быть чем-то большим, чем трюк. Такова природа кинематографа, позволившая в данном случае превратить ложь в акт честности, а честность акта зарядить ложью.

 
2.