Каталог статей

            Первый из фильмов, снятых по принципам манифеста «Догма», выстроен в камерном драматургическом пространстве: 60-летний юбилей главы семейства, родовое имение, близкие и родственные отношения собравшихся. Но скелет родовых приоритетов оказывается весьма хрупким, что и является основным сюжетом.

            Когда провозглашаются объединяющие группу людей ценности, поднимается и тема Чужака. В фильме она задается чернокожим другом Хелен, одной из дочерей юбиляра, и приводит к показательным эпизодам имманентного расизма. Но Чужак для Винтенберга – только катализатор внутрисемейной драмы отчуждения. Благодаря Кристиану, затеявшему скандал, и предсмертной записке его покойной сестры Линды выясняются подробности и смысл этой драмы.

            Оказывается, глава семейства насиловал своих маленьких детей, двойняшек Кристиана и Линду. Для Кристиана такое отчуждение кончилось жизнью вдали от родины, для Линды – самоубийством. Самообман отца, даже после оглашения тайны заявлющего, что он «всё равно любит детей», выливается в забвение (он искренне верит, что не помнит произошедшего) и завершается отчуждением «патриарха» от семейства: наутро после ночи разоблачения один из сыновей просит его покинуть столовую, дабы не мешать завтракать.

            К известной донельзя раскрепощенной догматической стилистике Винтенберг добавляет еще один важный элемент визуального поля – здесь почти в каждом кадре присутствует человек. Благодаря этому режиссер добивается максимального экранного проявления человеческой телесности. И уже через обостренную телесность повышает градус внутреннего трагизма отношений.

            Причем повышает настолько, что проступают античные аллюзии – именно так воспринимаются суицид Линды, избиение Микаэлем отца, его фраза «внуков больше не увидишь». Однако мотивы родовой тайны, правды как орудия мести указывают скорее на шекспировские страсти. И тогда в образе погибшей Линды проявляются черты Офелии, а возмутитель спокойствия Кристиан, этот датский наследник, вполне отчетливо видится сегодняшним, несколько изнаночным Гамлетом. Особенно в эпизоде, когда он публично паясничает, предвещая губительную серьезность ситуации. Различие показательно – если Гамлет страдает от того, что порвалась связь времен, то Кристиан сам разрывает порочную цепочку родового благополучия.

            Подобные наблюдения, сколь субъективны они бы ни были, невозможны в жанровом фильме о педофиле, где разбирается личная психодрама маргинала-одиночки, с которым общество безболезненно расстается. Здесь же вскрывается внешне усредненная социальная ситуация, что приводит к внушительному масштабу обобщений и выводов.