Каталог статей

            Патрис чувствовал, что покидает это небольшое заведеньице навсегда. Так же, как и женщину, с которой он здесь встречался, и город, единственный в мире, устроивший все это… Он еще раз огляделся с пристальным вниманием. Патрис пытался не просто зафиксировать детали знакомой обстановки, а сделать это как бы ее глазами. Чужой взгляд был непослушным, скользил, сбивался, возвращал к нежной взбалмошности, клубком свернувшейся в одном из уютных уголков памяти. Пока не наткнулся на отрезвляюще прямую линию часовой стрелки. Мерный поток времени вымывал песчинки чувственности, оставляя глянец непроявленного желания.

            До ее прихода оставалось совсем немного и Патрис поторопился. Ему хотелось удержать бодрящий холодок внезапной отстраненности, не растопить его сентиментальной волной человеческого прощания. Он сунул блокнот в карман, а слишком короткий огрызок карандаша оставил на стойке, вместе с небрежной мелочью, тускло блеснувшей в свете неживого солнца.

            Закрывшаяся дверь вспугнула кормящихся крошками недоеденных бисквитов голубей. Громкие хлопки крыльев оставили в воздухе легкий след. Перышко на мгновение повислов прозрачной синеве, насмерть пронзенное десятком безжалостных лучей. Пройдя в четыре шага летнюю террасу, Патрис пересек улицу и нырнул в полосатую реку пересеченного тенями асфальта. Аллея парка Монсо уходила в бесконечность, образуемую кронами величественных платанов. Ажурность веток пропадала то ли в утративших цвет больших листьях, то ли в нависших хлопьях невеселого снега, а может там, вдали, подступающие тучи облепили голый узор – это было неважно. Ведь впереди, да и позади, была вечность, бездонная и непонятная. Оставалось только сейчас, эти две-три легкомысленные секунды, вобравшие в себя всю тяжесть расставания.

            Уступая дорогу малышу на трехколесном велосипеде, Патрис споткнулся, но успел опереться о шершавый ствол платана и удержать равновесие. Качнувшаяся аллея вернула его мысленный взор к нестойким отражениям закрывающейся двери кафе. И к той, что сейчас, должно быть, внутри – потягивает пахучий глинтвейн. Еще не подозревая, что с каждым глотком, жадно впитываемым ее одиночеством, Патрис удаляется от этого места, от этой жизни, от этой любви…

            Гнетущая решительность как-то незаметно и вдруг разлилась по его телу, ледяными волнами накрыв горячие трещинки беспокойства. В движениях Патриса появилась пьянящая невесомость, отрешенная сдержанность. Очертания лежащих теней постепенно приобретали новый, почти радостный и очень важный смысл.

            Его шаги не оставляли на асфальте следов. Их звук растворялся в суете продолжающейся жизни.